1bestlife.ru

«1984» 

Джордж Оруэлл

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Была середина утра, когда Уинстон вышел из своей кабинки в туалет.

Навстречу ему с противоположного конца длинного, ярко освещенного коридора шла одинокая фигура. Это была темноволосая. Четыре дня прошло с того вечера, когда они столкнулись у лавки старьевщика. Когда девушка подошла ближе, он увидел, что одна ее рука на перевязи. Издали это было не видно, потому что повязка была такого же цвета, что и синий партийный комбинезон. Вероятно, она поранила руку, раскручивая один из больших калейдоскопов, на которых «набрасывали» сюжеты романов. Такие травмы часто случались в Художественном Отделе.

Их разделяло метра четыре, как вдруг девушка оступилась и полетела на пол лицом вперед. Она громко вскрикнула от боли, — видимо, свалилась на поврежденную руку. Уинстон невольно остановился. Девушка привстала на колени. Лицо ее стало восковым, и оттого рот казался краснее, чем обычно. Она смотрела прямо на него, и в ее глазах стояла мольба, вызванная скорее страхом, чем болью.

Странное чувство охватило Уинстона. Перед ним враг, желающий его гибели, и в то же время это человек, страдающий от боли, который, возможно, сломал руку. Он инстинктивно бросился к ней: в этот миг ему почудилось, что боль пронзила и его тело.

— Вы ушиблись? — воскликнул он.

— Ничего. Это рука. Сейчас пройдет. Казалось, у нее было сильное сердцебиение.

— Вы ничего не сломали?

— Нет, все нормально. Было немного больно, и все. Она протянула Уинстону здоровую руку, и он помог ей встать.

Лицо чуть порозовело, казалось, ей уже гораздо лучше.

— Ничего страшного, — повторила она коротко. — Немного ушибла кисть. Спасибо, товарищ!

И она пошла дальше, будто ничего не случилось.

Инцидент занял меньше минуты. Давно уже вошло в привычку не выражать на лице своих чувств, это стало инстинктом. Тем более это произошло как раз перед монитором. И все же огромным усилием ему удалось сдержать удивление, потому что за две-три секунды, когда он помогал девушке встать на ноги, она успела что-то сунуть ему в руку — маленький плоский предмет. Не могло быть и речи о том, что она сделала это случайно. Открывая дверь в туалет, он переложил загадочный предмет в карман и ощупал его пальцами. Это был сложенный листок бумаги.

Пока он стоял у писсуара, ему удалось развернуть листок в кармане. Конечно, это была записка. У него мелькнула мысль зайти в кабинку и немедленно прочесть послание. Но он хорошо знал, что это страшная глупость. Уж где-где, а в кабинках мониторы были под постоянным контролем.

Он вернулся к себе, сел к столу, небрежно положил листок к остальным бумагам, надел очки и придвинул к себе диктограф. «Пять минут, — приказал он себе, — самое меньшее — пять минут!» Сердце громко стучало в груди. К счастью, работа, которой он занимался, — переделка длинного перечня цифр — не требовала большого внимания.

Неважно, что там написано, в любом случае это имеет политическое значение. Насколько можно судить, есть два варианта. Первый, и наиболее вероятный: девушка — секретный сотрудник Полиции Мысли, чего он и боялся. Непонятно, почему Полиция Мысли передает свои послания подобным образом, но, очевидно, у них есть на это свои причины. В записке может содержаться угроза, повестка с вызовом куда-либо, приказание покончить с собой, какая-нибудь западня. Но есть и другой вариант, открывающий гораздо больше возможностей, — Уинстон старался не думать об этом варианте, но он не выходил из головы. Может быть, записка вовсе не из Полиции Мысли, а от какой-то подпольной организации. Может быть, Братство все-таки существует! Может быть, девушка состоит в нем! Мысль, конечно, абсурдная, но она пришла ему в голову в тот самый момент, когда он ощутил в руке листок бумаги. Лишь через две-три минуты Уинстон решил, что возможно еще одно, гораздо более вероятное объяснение. И даже теперь, хотя умом он понимал, что записка может означать смерть, даже теперь он не хотел верить этому, и глупая надежда не оставляла его, и сердце бешено стучало, и с большим трудом ему удавалось заставить свой голос не дрожать, пока он диктовал скучные цифры в диктограф.

 

Он скрутил законченную работу и сунул ее в пневматическую трубу. Прошло восемь минут. Он поправил очки на носу, вздохнул и придвинул к себе очередную порцию бумажек, поверх которых лежала записка. Он расправил ее. Большими неровными буквами там было написано:

 

Я люблю вас.

 

Он был так ошеломлен, что не сразу догадался выбросить эту опасную записку в дыру памяти. А когда наконец сообразил, то не удержался и перечел послание еще раз, чтобы убедиться, что слова на ней действительно написаны, хотя прекрасно знал, что опасно проявлять повышенный интерес к чему бы то ни было.

Оставшуюся часть утра было очень трудно сосредоточиться, еще труднее — скрывать от монитора свое волнение. Казалось, огонь сжигает все его внутренности. Обед в душной, переполненной людьми, шумной столовой был просто пыткой. Он надеялся, что ему удастся побыть одному в обеденный перерыв, но не повезло, и за его столик уселся этот идиот Парсонс. Резкий запах его пота почти заглушил металлический вкус жаркого. Парсонс без конца болтал о приготовлениях к Неделе Ненависти. С особым восторгом он рассказывал, как отряд Сыщиков, в котором состоит его дочь, делает из папье-маше двухметровую голову Большого Брата. Уинстона больше всего раздражало, что из-за шума он почти не слышал слов Парсонса, ему приходилось переспрашивать, и Парсонс все время повторял дурацкие подробности. Только один раз Уинстон перехватил взгляд девушки с темными волосами, которая сидела за столом в дальнем конце зала вместе с двумя подругами. Казалось, она не замечает его, и он перестал смотреть в ее сторону.

Вторая половина рабочего дня была легче. Сразу после обеда он получил трудное и деликатное задание. Пришлось отложить все остальное. Несколько часов он кропотливо подделывал серию отчетов двухлетней давности о выпуске продукции. Надо было бросить тень на видного члена Внутренней Партии, попавшего в немилость. Уинстон хорошо умел делать такие вещи, и ему удалось часа два совсем не думать о девушке. Но потом опять вспомнилось ее лицо, и его охватило неистовое, нестерпимое желание побыть в одиночестве, чтобы обдумать все, что случилось. Вечером предстояло идти в Общественный Центр. Он проглотил безвкусный ужин в столовой и поспешил в Центр, где отбыл номер в идиотском ритуале «дискуссионного клуба», сыграл две партии в настольный теннис, проглотил несколько порций джина, высидел полчаса на лекции «Ангсоц и шахматы». Его тошнило от скуки, но сегодня он решил не увиливать. Прочитав «Я люблю вас», он страстно захотел остаться жить, и теперь казалось чрезвычайно глупым рисковать по пустякам. Лишь в двадцать три часа, лежа в постели, в темноте и в полной тишине, чтобы не засек монитор, он смог спокойно все обдумать.