1bestlife.ru

«Чтец»

Бернхард Шлинк

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 16

Для меня осталось полной загадкой, чем занималась Ханна, когда она не работала, или когда мы не были с ней вместе. Если я спрашивал ее об этом, то она только отмахивалась от моих вопросов. У нас не было своего общего мира, в своей жизни она отводила мне то место, которое сама считала нужным.

 

С этим мне приходилось мириться. Если я хотел иметь или хотя бы только знать больше, то это было связано с определенным риском. Когда в какой-нибудь из наиболее умиротворенных моментов наших встреч, я, движимый чувством, что сейчас все возможно и все дозволено, спрашивал ее о чем-нибудь личном, то могло случиться, что она, вместо того, чтобы просто отмахнуться от моего вопроса, уклонялась от прямого ответа на него: «Ну и любопытный же ты, парнишка!». Или, скажем, она брала мою руку и клала ее себе на живот: «Ты хочешь, чтобы в нем были дыры?». Или она начинала загибать пальцы: «Мне надо стирать, мне надо гладить, мне надо подметать, мне надо вытирать пыль, мне надо бежать в магазин, мне надо готовить, мне надо идти трясти сливы, мне надо собирать их, нести домой и быстро делать варенье, иначе этот малыш…», она зажимала мизинец левой руки между большим и указательным пальцами правой, «…иначе он съест их все один».

Я также ни разу не встретил ее случайно, на улице, в магазине или в кино, куда она, по ее словам, любила часто ходить и куда я в первые месяцы все время хотел пойти с ней, но ей тогда не хотелось. Иногда мы говорили о фильмах, которые посмотрели. Она, что интересно, ходила в кино без разбора и смотрела все подряд, начиная от немецких фильмов на военную и деревенско-романтическую тематику и заканчивая вестернами и картинами нового французского кино. Мне же нравились фильмы из Голливуда, все равно, где бы в них не происходило действие, в Древнем Риме или на диком Западе. Один вестерн нам нравился особенно; Ричард Видмарк играет в нем шерифа, которому на следующее утро предстоит драться на дуэли, у него нет шансов выйти из нее живым и накануне вечером он стучится в дверь Дороти Малоун, безуспешно советовавшей ему бежать. Она открывает: «Чего ты хочешь? Всей своей жизни за одну ночь?». Ханна поддразнивала меня иногда, когда я приходил к ней, весь переполненный желанием: «Чего ты хочешь? Всей своей жизни за один час?».

Только раз я видел Ханну вне наших запланированных встреч. Это было в конце июля или в начале августа, в последние дни перед большими каникулами.

Ханна целыми днями была в каком-то странном настроении, она вела себя капризно и повелительно и вместе с тем заметно находилась под каким-то давлением, которое до крайности мучало ее, делало ко всему чувствительной и легкоранимой. Она крепилась и держала себя в руках, словно ей во что бы то ни стало нельзя было дать этому давлению разорвать себя на части. На мой вопрос, что ее так мучает, она отреагировала грубо. В который раз я оказался в положении изгоя. И все же я ощущал не только ее неприступность, но и ее беспомощность и пытался, как мог, поддерживать ее и одновременно не досаждать ей. В один прекрасный день давление исчезло. Сначала я подумал, что Ханна снова стала прежней. Закончив читать «Войну и мир», мы не сразу начали новую книгу, я пообещал ей что-нибудь найти и принес на выбор несколько произведений. Но она не хотела читать.

— Давай я тебя искупаю, парнишка!

То была не летняя духота, что тяжелым полотном опустилась на меня, когда я вошел в кухню. Ханна зажгла ванную колонку. Она пустила воду, добавила в нее несколько капель лавандового шампуня и принялась мыть меня. Бледно-голубой халат с цветочками, под которым на ней ничего не было, прилипал в жарком, влажном воздухе к ее потеющему телу. Она очень возбуждала меня. Когда мы занялись любовью, меня не покидало чувство, что она хочет довести меня до ощущений, лежащих за пределами всего того, что мне доводилось ощущать раньше, до сладостных высот, где я уже больше не мог ничего вынести. И то, как она отдавалась мне, было неповторимым: не безудержно — границ своей сдержанности она никогда не оставляла, — но так, как будто хотела утонуть вместе со мной в своей страсти.

— А сейчас — дуй к своим друзьям.

Мы попрощались и я поехал в бассейн. Жара заполнила промежутки между домами, расползлась по полям и садам и с мерцанием висела над асфальтом. Я был точно чем-то оглушен. В бассейне крики играющих и купающихся детей едва достигали моего слуха, так, словно шли откуда-то из дальних далей. И вообще, весь мир словно отделился от меня, а я от него. Я окунался в хлористую, молочную воду и у меня не было желания всплывать на поверхность. Я лежал рядом с другими, слушал их и находил то, о чем они говорили, смехотворным и пустяковым.

Рано или поздно это мое настроение развеялось. День постепенно возвращался к нормальности своего послеобеденного ритма в бассейне, с выполнением домашних заданий, игрой в волейбол, непринужденной болтовней и флиртом. Не помню, чем я был занят в тот момент, когда поднял взгляд и увидел ее.

Она стояла примерно в двадцати-тридцати метрах от меня, в шортах и открытой, собранной на животе в узел блузке и смотрела в мою сторону. Я ответил ей взглядом. На таком расстоянии я не мог видеть выражения ее лица. Я не вскочил и не побежал к ней. В моей голове закружились мысли, почему это она вдруг оказалась в бассейне, хотела ли она, чтобы я заметил ее, хотела ли она, чтобы ее видели вместе со мной, что мы еще никогда не встречались вот так, случайно, и как мне, вообще, нужно было вести себя. Потом я встал. В тот короткий миг, когда я, вставая, отвел от нее взгляд, она ушла.

Ханна в шортах и в завязанной спереди на узел блузке, с обращенным ко мне лицом, выражения которого я не могу разобрать, — это тоже картина, оставленная мне ею.